«Чтобы кошмар не повторился…»

Каждый год 30 октября в стране вспоминают жертв политических репрессий. В этом году печальный юбилей — 70 лет отделяют нас от 1937 года

Аресты по разнарядке

Памятник жертвам политических репрессий в Нарымском сквере

1937 год. Забыть про него невозможно. По некоторым данным, с апреля 1937-го по июль 1938 года в Новосибирске и Новосибирской области, в состав которой входили Кемеровская и Томская области, было репрессировано 44895 человек. В этом году исполняется 70 лет с начала проведения этой массовой террористической операции, названной Робертом Конквестом «Большим террором«.

По данным всероссийского опроса, проведённого «Левада-центром» в августе этого года, 44 процента граждан нашей страны знают о репрессиях 37–38-го годов «в общих чертах», 13 процентов — «много и в деталях» — итого более половины взрослых граждан РФ. В связи с печальной датой следует вспомнить, что же происходило в эти годы в Новосибирской области.

По данным историков, сталинская репрессивная политика стала сказываться на развитии Новосибирска и региона уже в 20-е годы. Наш город превратился, по сути, в один из центров политической ссылки. Сюда направлялись в целях изоляции бывшие священнослужители, члены различных политических партий, троцкисты, бывшие офицеры. В 1929 году начались первые «чистки» советского аппарата. Выявлялись «социально чуждые элементы». В начале 30-х годов раскрываются «контрреволюционные заговоры», «организации вредителей», выявляются «классово враждебные элементы».

Во время массовой насильственной коллективизации погибли тысячи крестьян. Первый секретарь крайкома ВКП(б) Роберт Эйхе, не раздумывая, давал санкции на применение высшей меры наказания за «саботаж в хлебосдаче». После убийства Кирова в 1934 году размах политических репрессий усилился. Теперь чистки распространяются на саму коммунистическую партию. Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) с известным в истории тезисом Сталина об обострении классовой борьбы в стране, по сути, стал толчком к началу «Большого террора».

16–18 марта 1937 года сталинский доклад обсуждался на заседании Западно-Сибирского крайкома ВКП(б). Эйхе говорил несколько часов подряд и признал «большое запоздание с разоблачениями» в Сибири. Плохо, по его мнению, было организовано и доносительство. С этого момента стартовала массовая кампания борьбы с «врагами народа». 25 июля 1937 года в новосибирском клубе имени Дзержинского начсоставу всех подразделений НКВД Западной Сибири было дано указание «приступить к массовому аресту… бывших белых офицеров, карателей, сектантов, уголовников, бывших бандитов, кулаков. При этом подчёркивалось, что никаких ограничений на арест названных категорий нет, а следствие в их отношении следует вести максимально упрощённым порядком. Другим «ноу-хау» этой кампании были разнарядки на аресты по регионам: 1,5–2% численности населения.

В нашей стране всё делалось планово, даже уничтожение «враждебных элементов». На основании предложений с мест был разработан общий план ликвидации. В нём устанавливались восемь категорий граждан, подлежащих репрессиям, и ориентировочное их число по каждому региону. По Западно-Сибирскому краю планировалось расстрелять пять тысяч человек и лишить свободы двенадцать тысяч — итого семнадцать тысяч. Операцию приказано было начать 5 августа и закончить за четыре месяца. Приговоры о расстрелах и заключениях в лагеря выносили только что образованные «тройки». В нашем регионе такая «тройка» действовала в составе первого секретаря крайисполкома ВКП(б) Эйхе, начальника управления НКВД Миронова и краевого прокурора Баркова. Все они позже были арестованы и расстреляны сами.

Объектом особого внимания органов НКВД были кадры Красной армии. 29–30 октября 1937 года в Новосибирске осудили 15 руководителей Сибирского военного округа, приговорив их к расстрелу. К концу года число арестованных солдат и офицеров — «участников контрреволюционных формирований в частях СибВО« — составляло свыше 1100 человек.

Волна репрессий коснулась всех национальных групп, проживающих на территории края. Москва требовала арестовывать поляков, немцев, латышей, литовцев, эстонцев, китайцев, японцев, иранцев и др. Их вычисляли по домовым книгам, ловили на улицах, проводили облавы в деревнях.

Другим «ноу-хау» «Большого террора» было то, что все злодеяния творились от имени народа. Газеты пестрели призывами: «Расстрелять взбесившихся собак!», «Ни одного врага народа не оставим на советской земле!« Волна террора несколько снизилась в конце 1938 года, чтобы потом начаться с новой силой.

«Мы-то знаем, что ты невиновен…»

Сегодня в нашем городе существует Новосибирское областное историко-просветительское и правозащитное общество «Мемориал», учреждённое в мае 1989 года. Его деятельность направлена на привлечение внимания общественности к сохранению исторической памяти, к помощи жертвам репрессий.

Мы встретились с председателем координационного совета общества Леонидом Соломоновичем Трусом, который четыре года провёл в сталинских лагерях по обвинению в сионизме. Далее шли антисоветская агитация, диверсия и даже террор. Якобы он хотел совершить покушение на Сталина. К счастью, расстрел заменили 25 годами лишения свободы, и молодой специалист направился в Норильск.

— В каком-то смысле я благодарен судьбе, — говорит Леонид Трус, — что вкусил все прелести лагерной жизни. Быстрее избавился от иллюзий, лучше уяснил, что представляет собой наш строй. В лагере ведь те же порядки, что и на свободе, только более обнажённые, циничные, откровенные, неприкрытые словесами, поэтому там всё понятно.

К тому же довелось встретиться с множеством людей, попавших в эту систему. Вот Пётр Никитич Фомич, например. Очень характерная для тех лет трагедия одной жизни. Он работал бухгалтером в Керчи на пивоваренном заводе. Однажды туда сослали старую революционерку-троцкистку, которую затем вновь арестовали. Внезапно взяли и Фомича, обвинив его в связи с троцкистами. Больше всего поражала логика следователя: «Ты пойми, мы-то знаем, что ты невиновен. Но ведь как враг будет рассуждать: «Троцкисты всегда вербовали молодых«. Какой-нибудь шпион будет этим шантажировать. А мы тебя изолируем. Будешь работать, как все, только в лагере. К тебе какой-нибудь шпион подлезет, а ты скажешь: я ни в чем не виноват, я своё отсидел».

В результате в течение десяти лет строил Фомич канал Москва — Волга, работал в угольных шахтах на Печоре, валил лес. В 47-м году ему разрешили вернуться в Керчь, а в 48-м арестовали снова, потому что вышел секретный указ и постановление МГБ, чтобы всех, кто отбыл срок по 58-й статье, снова посадить. Теперь Фомича сослали в ссылку. Он стал жаловаться, тогда его обвинили в антисоветской агитации и вместо ссылки дали десять лет. Мы встретились с ним на Гвардейской площади в Норильске в 56-м году после XX съезда партии. Его полностью освободили и реабилитировали. Тогда я впервые увидел его плачущим — пропало двадцать лет жизни.

Трагедию ещё не осознали

— Чем сегодня занимается общество «Мемориал»? Вроде бы обо всём написано и всё рассказано…

— Наша задача — содействовать тому, чтобы общество осознало свою причастность к той национальной трагедии, которая выразилась в политических репрессиях, начиная с семнадцатого года и далее, собирать сведения об этих репрессиях, о их жертвах, о палачах, о тех условиях, в которых это происходило, систематизировать, анализировать эту информацию, самим как-то её осмысливать, нести её в массы — то есть заниматься просветительской деятельностью. С другой стороны, заботиться о жертвах репрессий, оказывать им правовую, моральную и материальную поддержку.

Наша работа направлена и на увековечение памяти жертв. В Нарымском сквере при нашем непосредственном участии и по нашей инициативе был создан памятник жертвам политических репрессий. Камень из искитимского карьера, где работали заключённые, стал его основой.

Готовится к изданию при нашем участии Книга памяти жертв политических репрессий. В этом году должны выйти очередные два тома. Всего предполагается не менее десяти томов. Будет ещё отдельная Книга памяти жертв коллективизации и раскулачивания.

«Страх — не причина, а результат»

— Большинство нынешних граждан России — 55 процентов — считают, что организаторами и исполнителями репрессий двигал «страх самим попасть под репрессии». Так ли это?

— Это часть правды. Если она выдаётся за всю правду, то получается ложь. Для того, чтобы был страх, надо вначале устрашить людей. Слово «террор» означает ужас: довести людей до такого состояния, чтобы они в панической реакции доносили на людей, дабы самим не попасть под репрессии. А чем их довели? Как раз массовыми репрессиями. Страх был не причиной репрессий, а их результатом. С другой стороны, немалая часть этих доносов была простым сведением счётов: месть, корысть. Но контролировался весь этот поток репрессированных совсем в другом месте. На списках людей, приговорённых к смерти ещё до ареста, стояли подписи Сталина, Ворошилова, Молотова, Кагановича, Маленкова, Жданова.

Конечной целью было сделать наш народ покорным, нерассуждающим, причём довести покорность и послушание до степени энтузиазма. Есть такое понятие, как «стокгольмский синдром», когда жертвы солидарны с захватившими их террористами. Вот и у нас был такой «стокгольмский синдром», но в масштабах всей страны. Жертвы террора горячо приветствовали своих палачей. Это называлось советским патриотизмом.

Забыть и простить?

— Как относиться сейчас к организаторам и исполнителям репрессий, оставшимся в живых, — осуждать, простить или оставить в покое за давностью лет?

— Как не хочется быть судьёй по отношению к тем тысячам, десяткам тысяч охранников, исполнителям судебных приговоров… Большей частью это были просто мерзавцы, но в то же время и жертвы того, что произошло. Им система не только позволила, но и дала власть над другими людьми. А власть развращает.

Страшно то, что на их месте мог бы оказаться любой другой. Тяжело приходилось весьма высокопоставленным лицам, директорам заводов, фабрик. Подчинённые знали их как талантливых, заботливых организаторов, но положение обязывало подписывать приказы, обрекавшие людей на смерть. Как их осуждать? Но если подняться в высший эшелон власти, тут не может быть и тени сомнения: эти люди не заслуживают снисхождения. Как могут быть оправданы эти люди? Как можно их простить? Единственно — я могу посочувствовать их детям и внукам.

Но тут есть одно но: это уже стало историей. Главное — нужно понять, осмыслить, что происходило в те годы, в чём был смысл репрессий. Проблема не в прощении — кто мы такие, чтобы судить, — а в понимании. А вот этого в обществе как раз нет.

Вина — тяжёлое бремя

— Как же быть с чувством вины? Должно ли государство признать свою ответственность за массовый террор? Нужно ли покаяние?

— К сожалению, сейчас «самокопание в прошлом считается контрпродуктивным». Из преамбулы Закона «О политических репрессиях» вычеркнули упоминание о моральном вреде, который нанесён людям. Раньше хоть слабая тень была того, что государство принимало на себя моральную ответственность за эти репрессии, предоставляя выжившим жертвам льготы как некую компенсацию за ущерб, причинённый им. Сейчас закон рассматривает это как благотворительность, как меры социальной поддержки для малоимущих граждан. Ответственность государства окончательно снята. Но главная проблема сегодня в том, чтобы сделать всё от нас зависящее, дабы этот кошмар не смог повториться.