Что есть памятник Пушкину

Наш читатель считает, что разгадал замысел великого русского поэта

О том, что Пушкин гений, я впервые узнал, когда об этом в феврале 1947 года учительница сообщила нам, пацанам-первоклашкам, по случаю очередного печального юбилея поэта. Как завороженно, как радостно слушали мы, не во всём понятные, но так красиво звучащие строки пушкинских сказок!

Увы, так было только в начальной школе. А потом радость от встреч с пушкинскими строками была подавлена занудными зубрёжками, когда наше ученическое усердие оценивалось по бубнению наизусть «от сих до сих» громадных отрывков из «Руслана и Людмилы», романа в стихах и даже прозы из повести «Дубровский». Много лет после школы я не открывал томик Пушкина.

Но мне повезло встретить на жизненном пути замечательного человека и большого пушкинолюба Михаила Моисеевича Бабицкого, инженера и организатора производства, директора крупнейшего в Новосибирске кирпичного завода, а по внешности, воспитанию, красоте душевной — истинного российского интеллигента. Светлая ему память!

Меня удивляла его способность на прогулке или в праздничном застолье, но всегда к месту, с чувством декламировать, а то и напеть строки Пушкина, творчество которого, казалось, знакомо ему от и до. Однажды я сказал ему об этом, посетовав, что меня-то от Пушкина отучили ещё в школе. И услышал в ответ: «Жаль, что в школе тебе достались неумелые учителя. Или ты не был прилежен. Но дело-то поправимое. Возьми-ка «Евгения Онегина« и начни не спеша читать, читать не по заданию, а когда душа пожелает. Получишь удовольствие».

При очередной встрече я поделился впечатлениями от прочитанного. «Сейчас ты очарован сладкозвучием стихов Пушкина, образностью его языка, умением передать чувства, настроение. Ты уже видишь и слышишь то, что видел и слышал Пушкин. Это много, но не все. Еще большее удовольствие от чтения получишь, если начнешь понимать, что побудило Пушкина сочинять то или иное, что хочет он сказать той или иной строфой, а то и одним стихом, одним словом, — сказал Михаил Моисеевич. — Читай не только Пушкина, но и о Пушкине, комментарии к его творчеству знающих людей, его биографию, мемуары современников».

Много лет нет уже доброго наставника, заново открывшего мне дорогу к Пушкину. Но советы его я помню. Читаю и Пушкина, и работы пушкинистов, пробую и сам анализировать жизнь и творчество поэта. А в них столько еще неразгаданного и непознанного. О Пушкине все узнать невозможно, но узнавать, а что-то и открывать так интересно. Как часто новое знание по-новому позволяет прочитывать давно знакомое из Пушкина. Приведу один только пример.

Все читали или слышали в декламации строки начальной строфы пушкинского стихотворения «Памятник»:

С подачи В. Жуковского, первым прочитавшего в бумагах погибшего поэта это стихотворение, упомянутый Пушкиным «Александрийский столп» воспринимается как памятник Александру I на Дворцовой площади Петербурга. Смысл его упоминания в сравнении с собственным памятником прочитывается примерно так: «Вот, мол, как поэт утёр нос обидчику-императору». В. Жуковский, убоясь, устранил якобы оскорбляющую императора строку, заменив её в первой публикации стихотворения строкой: «Наполеонова столпа».

Но вот один пушкинист из иностранцев обратил внимание на несоответствие прилагательного «александрийский» канонам русского литературного языка, в котором, естественно, было бы от имени Александр в названии употребить прилагательное «александровский». Трудно не согласиться, так оно и было, и до сих пор есть на практике: Александровский сад, Александровский централ, Александровский посёлок, Александровский институт, Александровский лицей, наконец. Да Пушкин сам употреблял это прилагательное и именно относительно памятника Александру I. В его дневниках читаем: «При открытии Александровской колонны, говорят, будет 100000 гвардии под ружьём…»

Тот иностранец убедительно обосновал утверждение, что Пушкин вовсе не памятник императору имел в виду, а памятник мировой культуры, одно из древних чудес света — маячную башню на подходе к порту Александрия в Египте. И если гипотеза иностранца верна, а мне кажется, это так, то читая, а уж тем более декламируя первую строфу стихотворения «Памятник», следует использовать не интонацию уничижительного пренебрежения, а интонацию возвышающей гордости — ведь Пушкин не унизить кого-то хотел, а подчеркивал высочайший мировой уровень своих достижений. И тогда «главою непокорной» само собой прочитается как «главой непокоримой» никем в мировой культуре.

Вот так уточнение одного лишь слова может повлиять на понимание смысла написанного поэтом.

Итак, воображаемый памятник Александру Пушкину сравнивается высотой не с другим памятником, не с существующей и считавшейся высочайшей памятной колонной, а почему-то с маяком. Причём с маяком Александрийским, вовсе не самым высоким из древних сооружений, просуществовавшим 1600 лет, но за пять веков до Пушкина разрушенным землетрясением. Что хотел сказать этим сравнением автор? Уж не то ли, что его памятник не только выше, но и долговечнее этого сохранившегося лишь в памяти народов чуда света? Тогда почему не сравнил он свой памятник с ещё более древним чудом света, вот уже пять тысяч лет существующей в каменной натуре пирамидой-гробницей Хеопса, которой, кстати, уступал высотой Александрийский маяк? Между прочим, предшественники поэта Гораций и Державин, стихотворным «Памятникам» которых демонстративно подражал Пушкин, сочиняя своё стихотворение, сравнивали свои памятники именно с египетскими пирамидами, но в этом поэт им подражать не стал. Явно не метры высоты и не древность понудили Пушкина выбрать образ Александрийского маяка, а что-то более поэту важное. Что?

Поищем, шелестя страницами, информацию к размышлению. Оказывается, не только маяком, крепостью был в своё время Александрийский маяк. Он, как Кронштадт для Санкт-Петербурга, при Пушкине был символом города Александрии. А Александрия славилась как центр науки, искусства, образования всего древнего мира. Александрийский маяк указывал путь в Александрию, а значит, к культуре, к просвещению.

Вот тут, думаю, и кроется разгадка пушкинского замысла: упоминая Александрийский маяк, поэт намекал, что воздвигнутый им себе памятник тоже указывает путь к просвещению. «К нему», к этому памятнику, на его свет, с его помощью «не зарастет народная тропа», как образно обозначил поэт проложенный им путь для «народного воспитания» россиян. Свои заслуги просветителя Пушкин гордо ставил выше заслуг александрийских книжников, потому и вознёсся его памятник выше «Александрийского столпа».

С чем и почему сравнивал Пушкин свой памятник, кажется, ясно. Но что же это за памятник такой — нерукотворный — воздвиг себе Пушкин?

Памятники себе, воздвигнутые Горацием, Державиным, а вслед за ними и Пушкиным, — это их книги. Так считают многие. Спору нет, книга не только «лучший подарок» читателю, но и памятник его автору. Но собрание ли своих сочинений считал Пушкин памятником, им себе воздвигнутым? Ведь он говорил о памятнике особом — нерукотворном, а книги таковым памятником быть не могут. Это заметил ещё П. Вяземский: «А чем же писал он стихи свои, как не руками? Статуя ваятеля, картина живописца так же рукотворны, как написанная песнь поэта».

Так что же такое, нерукотворное, но достойное его гордости и обеспечившее вечную о нём память, сотворил Пушкин? Мне кажется, я понял, на что он намекал неожиданным этим эпитетом.

Когда Пушкин ещё только начинал жизнь творческую, в России говорили и писали на разных языках. Образованные люди между собой чаще употребляли язык французский. А простолюдины понимали только по-русски, причём употребляли слова и выражения ещё древнерусского, старославянского, а то и церковнославянского языков. Разным был и книжный язык. Одни писатели во главе с Карамзиным и русские тексты старались писать в стиле французской изысканности. Они считали, что это от них, писателей, должен учиться изящно выражаться российский народ. Другие писатели во главе с Шишковым утверждали обратное: это писатели должны научиться писать, как в быту разговаривает народ, дабы сохранить исконную русскость.

Юный Пушкин был в стане карамзинистов. Но вскоре гений Пушкина открыл истину — не спорить надо, а взаимодействовать, искать золотую середину. Из народного языка он стал отбирать для своих творений яркие, выразительные, современные, а не устаревшие слова и обороты. Но не стал и огульно отвергать иностранные слова и обороты, используя их по необходимости. «Истинный вкус состоит не в безотчётном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности», — писал Пушкин. Он и его последователи на равных стали употреблять в книгах записанную речь разговорную, а в разговоре — речь литературную. Поскольку Пушкин стал писать сам и рекомендовал другим писать просто, ясно, доступно, новый язык книжный легко прижился в общении через письма, в модных альбомных забавах и дневниках, а там и в изустном общении, и постепенно, через сотню лет все россияне заговорили на едином для всех литературном языке.

Нельзя не признать, что заслуги Пушкина перед Россией не только и не столько в написании стихов и прозы. Главная его заслуга — создание основ, правил устроения современного устно-письменного, уже не русского только, а российского языка, благодаря которому все россияне говорят, пишут, читают, понимают друг друга, к каким бы национальности, вероисповеданию, роду занятий ни относились. Язык, основанный Пушкиным, живущий и развивающийся по им определённым правилам, стал единым языком общения, основой единства Российского государства и многонационального, многоконфессионального народа по имени россияне. Эта великая заслуга Пушкина никогда не будет забыта.

Думаю, Пушкин осознавал это ещё в 1836 году, наблюдая триумфальное внедрение провозглашенных им правил устроения языка в культурную жизнь россиян. Он верил, что основанный им литературный язык будет жить вечно и с его помощью совершится чудо всеобщего просвещения, «народного воспитания» россиян, о чём он так мечтал. Язык не имеет материальной сущности. По аналогии с чудесами христианскими, язык — чудо «нерукотворное». «Нерукотворным памятником», уверен, назвал Пушкин основанный им язык общения россиян. А книги собрания сочинений — рукотворный постамент нерукотворного памятника.

Владимир ЕВДАСИН,
член правления новосибирского Пушкинского общества