Эмиль Паин: «Уже не Африка, но диковаты…»

Мы продолжаем публиковать выступления ведущих экспертов, посвященные важнейшим проблемам, стоящим перед российским обществом и государством.

На этот раз в Клубе региональной журналистики «Из первых уст» побывал генеральный директор Центра этнополитических и региональных исследований, руководитель центра по изучению ксенофобии и предотвращению экстремизма института социологии РАН, профессор Эмиль Паин. В своем выступлении и ответах на вопросы журналистов он высказал свое мнение о путях демократического процесса в России и межнациональных отношениях.

— Когда мы сравниваем развитие разных постсоветских государств, то при этом повторяем такой факт, как пьяный президент, глупые правители, какие-то случайности. Мол, сколько ошибок наделали! Но огромное количество стран, которые образовались после распада Советского Союза, прошли одинаковый путь. И где-то были пьяные президенты, где-то были абсолютные трезвенники-язвенники, а результат один и тот же. Одни и те же проблемы.

В частности, только при сравнении становится очевидным абсолютная невозможность, утопичность демократического проекта для России начала 1990-х годов. И это вовсе не было связано с тем, что глупые мальчики, завлабы пришли управлять государством. А, прежде всего, с тем, что новая институциональная структура была явно не приспособлена к тому обществу, в котором ее развивали. Прежде всего, ценностные ориентации населения совершенно не соответствовали возможности установления демократических институтов. Если сравнить наши страны, скажем, со странами Восточной Европы, то там задолго до «бархатных» революций в обществе было ожидание демократических перемен. А потом уже пришли эти самые институты. У нас все наоборот: сначала пришли институты без какого-либо ожидания как общества, так и элит, без понимания самоценности демократии. В лучшем случае демократию оценивали инструментально как метод, при котором можно жить примерно так хорошо, как живут они. Ничего более. Наша элита не тот буржуазный класс, на который рассчитывали. Это не те люди, которые хранили бы священную частную собственность. Ничего подобного! Это люди, ощущавшие, что у них наворованная собственность, и вот как к наворованной в значительной мере большая часть из них к собственности и относилась. Отсюда идея каким-то образом застраховать себя на будущее. И никаких демократических институтов. Сорвали куш — и хватит…

Еще одна интересная особенность — это то, что после развенчания романтических и явно несбыточных утопических ожиданий везде установился один и тот же принцип поддержания стабильности. Стабильности, основанной не на общественном договоре — какой мог быть общественный договор — общества-то нет, — а на сговоре элит. И любопытно, что при всех различиях наших стран — везде жесткая дифференциация кланов. Но у них, у кланов, было нечто общее, в чем они соглашались, — коммунистов не допустим. И у нас эта идея «коммунистов не допустим» сложилась достаточно быстро и ясно. Сегодня коммунистов «мочат«, пожалуй, больше, чем тогда. Посмотрите эти телевизионные фильмы «Сталин-Live», сериалы Сванидзе и так далее, и тому подобное…

И что произошло? Пока пирог маленький — элиты и кланы хорошо умеют договариваться. Договариваться о том, что коммунистов не пустят. Договариваться о том, что вот этот маленький пирог мы сумеем разделить. Но как только он начинает расти, тут же возникает проблема дележа этого нового приобретения. К тому же правил дележа нет — все по понятиям. В этом смысле ситуация резко обостряется. Не случайно «оранжевые» революции называют революциями миллионеров против миллиардеров.

А что же в настоящем? Настоящее таково, что, помимо жесточайшей поляризации, которая усиливается, полностью заржавели еще и все социальные лифты. То есть опуститься вниз ничего не стоит: просто мгновенно ты попадаешь в какую-то группу на одну или две графы ниже. Подняться же вверх практически во всех слоях — что в самых богатых, что в самых бедных, что в средних — чрезвычайно сложно. Вот я посмотрел материалы института социологии за период с 2003 года по 2006. Доля среднего класса в городском населении понизилась. У всех растет, а у нас понизилась. Но это еще не все. Доля предпринимателей в составе среднего класса упала более чем в два раза — с 13 до 6 процентов. А доля кого в среднем классе выросла? Чиновники стали представлять собой практически полностью, почти 60 процентов среднего класса с соответствующим менталитетом и с соответствующими охранительными тенденциями: «никого не пустим». И не важно, какой национальности этот самый чиновник. Если чиновник — то свой…

Ну что такое Кондопога? Двое урок побили официанта, который не налил. Ну был бы официант русский и пригласил бы русскую крышу, кто бы заметил? Кто бы вышел? Да это каждый день случается в любом районе. Но официант оказался азербайджанцем, а крыша у него оказалась чеченская. И все. И народ поднялся на борьбу. И во всех самых как бы, казалось, пропрезидентских изданиях появилось: «Подъем духа русского народа», «Горячие карельские парни, сжавшие руки…».

Возникает вопрос чисто теоретический: «Так ли много отделяет людей от понимания, что источником проблем являются не те понаехавшие, а эти местные начальники, приватизировавшие власть?» Теоретически немного…

Теперь по поводу национальной идеи, нужна ли она. Конечно, нужна. Вопрос в том, как ее получить. Что такое национальная идея? Наше общество не участвует в жизни государства потому, что у него нет базовых ценностей. Есть базовые ценности, которые не позволяют, например, американцам в любую войну, при любом нашествии марсиан отменить выборы губернатора. У нас — да. У нас терроризм, значит, выборы губернатора можно отменить, потому что есть такой повод. А там это невозможно. Любой президент, который бы об этом заикнулся, перестал бы быть президентом ровно через пять минут после сказанного. Это не укладывается в базовые ценности…

Не сможет без этого жить когда-нибудь и Россия. И у нее уже есть, объективно, национальная идея — выжить. Прежде всего, демографически выжить. В более широком смысле вопрос стоит так: можно ли национальную идею силами двух-трех умных голов придумать? Нет, нельзя. Ее рождение, формирование и усвоение занимают века, как это было с французской национальной идеей, да и с американской.

— Что вы можете сказать по поводу притеснения русскоязычного населения в Прибалтике?

— В Советском Союзе Прибалтика была для нас Европой. Мы туда ездили покупать вещи или ходить в кино, пить кофе, как в Европе. В Европу же не пускали, а туда можно было ехать. Но когда все это рухнуло, они оказались, конечно, диковатыми и по вполне понятным причинам. После распада империи никакой другой мобилизационной основы, кроме этнической, не осталось. Вообще-то нормальные люди с мертвыми не воюют. И изобретать законы, переносящие памятники, например, в Германии невозможно. Исключено, чтобы в Германии серьезная сила выдвинула идею переноса Алеши или солдат из Трептов-парка. Первое, что нормальный человек должен сказать по поводу эстонских вариантов: «Ну диковаты еще». Уже не Африка, но диковаты…

Подготовил Олег ИВАНЧЕНКО