Ксения РЕМИЗОВА

Первые свои стихи Ксения сочинила в четыре года. Стихи не сохранились, а искушение сочинительством, напротив, стало периодически напоминать о себе. В школе творчество захватило всерьёз.

Стихи стали появляться регулярно, приходят и первые удачи: участие в литературных олимпиадах, первые публикации в местных газетах (г. Чита), в журнале «Мы». Учёба в медицинской академии и последующая практика прерывают процесс стихосложения, но с переездом в Новосибирск обиженная невниманием поэтическая муза возвращается к Ксении и не покидает её поныне. Работа врачом-неврологом в поликлинике, безусловно, ответственна и отнимает немало времени, зато досуг отныне посвящается «сладкой каторге» творчества.

В литературное объединение Ксения принесла на обсуждение цикл сказок, которые были признаны несомненной удачей, однако представленная следом стихотворная подборка обнаружила появление в нашем городе поэта несомненно даровитого и перспективного. И дело не только в том, что слог её лёгок и воздушен, как снег в рождественскую ночь, что метафоры её оригинальны и изящны, как орнаменты на греческих амфорах, но и в том, что вся поэтика её являет нам индивидуальность яркую, неповторимую. Женское начало её стихов властно являет себя и идёт как бы от далёких её предтеч, от той юной прапрабабушки, гадающей при свече:

Вокруг толчея мимоезжая,
Вокруг толчея мимохожая…
Любимый мой, где же ты?
Кто же ты?

Оно идёт по генетическим нейронам из непознанной глуби времён, где представительница её рода, стоя перед заиндевелым окном в ожидании любимого, повторяет, как заклинание:

Не оставь меня, мой Ангел,
Свете мой Неугасимый!

Оно наделяет лирическую героиню провидческим предвиденьем, основанным на многовековом бабьем опыте:

Что ты сейчас мне ни скажешь,
Чем ни клянёшься,
Выйдешь за двери однажды
И не вернёшься…

Несмотря на молодость, судя по тематике стихов, Ксения успела вкусить и горечь разочарований, и печаль утрат, но ниспосланные на неё скорби не ожесточили её сердца. Оно по-прежнему поюще и любяще. Оно преисполнено благодарности судьбе за счастье материнства, радость бытия, возможность петь и быть услышанной.

Ну а мне-то, оглашенной,
Отчего же так легко?!
Не найду верней ответа:
Видно, детский путь храня,
Это Ангел твой пресветлый
Помолился за меня!

Любители поэзии, запомните это имя. Полагаю, что скоро оно вернётся к вам, вытисненное на обложке первой книжки поэта — КСЕНИЯ РЕМИЗОВА. Потерпим. Подождём.

Руководитель литературного объединения «Молодость» Евгений Мартышев

---

Снег

Жизнь кружится
в привычном беге,
и снова сожжены мосты…
Мир затерялся в первом снеге
осколком утренней звезды.
Белей просвет ослепших окон,
и всё прошедшее, как сон,
вплетётся где-то ненароком
в волокна древние времён.
Неодолимо, непременно
надвинется издалека
то ощущенье перемены,
что посетит наверняка.

Свечка

Свечка тихо потрескивала фитильком,
вдохновенно помахивала огоньком,
становилась трепещущей и золотой…
Так она дирижировала темнотой.

* * *

И вёрсты, что всуе исхожены…
И вёсны, что в прошлом и прожиты…
Любимый мой, где же ты? Кто же ты?
…Мне этого знать не положено.
Мне только вслепую потёмками
идти за тобою без отдыха,
чтоб ноги о камни сбить до крови,
без вздоха,
без стона,
без окрика…
Вокруг толчея мимоезжая,
вокруг толчея мимохожая…
Любимый мой, где же ты?
Кто же ты?…

* * *

Над забором, над сторожкой —
небо дивно-голубое…
Травы оплели дорожки,
где бродили мы с тобою.
Обещали: «Не оставлю…»
Повторяли: «Не покину…»
Там, куда судьбой направлен,
не забудь меня, любимый!
Над купальней величаво
ели тёмные застыли…
Там, где мы с тобой встречались,
травы клонятся густые…

* * *

Горюшко ты моё!
Солнышко ты моё…
Одолевает нас
чёрное вороньё.
Сто миллионов глаз,
сто миллионов фраз,
сто миллионов правд
собрано против нас.
И против их огня
наша-то где броня?
…Если падём в бою,
не забывай меня!

* * *

Месяц тоненький сиял.
Пели песенку цикады.
Принц меня поцеловал
у чернеющего сада.
Удержать бы! Не смогла.
Обещала ждать до встречи,
руки тонкие клала
на любимые на плечи…
Не вернёшься ты — так что ж,
разве это забывают?
…Пахнет ягодами ночь.
Тонкий месяц уплывает.

* * *

В современный рай за всеми благами
крики пароходные зовут…
Между их железными громадами
маленьким корабликом плыву.
И, всегда нося ярлык художницкий,
навсегда от жизни отстаю:
Мне хватает солнышка и дождиков,
днесь кропящих палубу мою.
Мне одно лишь право очень надобно,
за него воюю с давних пор:
оставаясь маленьким корабликом,
мчать в океанический простор.

* * *

Были стрелы, были камни —
как и голову сносила!
Не оставь меня, мой Ангел,
Свете мой Неугасимый!
В поднебесье зла немало,
не таковских подкосило.
Я ж и падала, бывало,
да жива твоею силой.
Проходила перевалы,
непролазные как будто,
по стремнинам проплывала
на своей лодчонке утлой,
чащами и редколесьем
колесила, колесила…
Заступи меня, не презри,
Свете мой Неугасимый!

* * *

Псы по селу до окраин
воют тоскливо.
Суженый мой долгожданный,
скрипни калиткой!
След заметает позёмка,
ставни бьёт ветер.
Выйду со свечкой в потёмки
милого встретить.
Ты усмехнёшься: «Непрошен?
Что ж ты навстречу?»
Весь до бровей запорошен,
вьюгой иссечен.
Пахнет сухою лавандой
в горнице сонной.
Тихо мерцает лампада
перед иконой.
В полночь на святки гадают
добрые люди,
да без гаданья я знаю,
как это будет:
Что ты сейчас мне ни скажешь,
чем ни клянёшься,
выйдешь за двери однажды
и не вернёшься.

* * *

— Мама, смотри, смотри! —
шар золотой сверкает.
Мыльные пузыри
дочка моя пускает.
Чудо в себе таит
тонкая плёнка мыла!
Мыльные пузыри…
сколько их в жизни было!
Помнишь: душа горит,
и осуждают люди —
мыльные пузыри
страхов, надежд, иллюзий…
Лопнули, а потом
даже не вспоминалось.
В блюдечке с пеной том
всё, что от них осталось.
Рамка в руке легка —
дунешь и заискрятся…
Радужным их бокам
смею теперь смеяться!

В Рождество

Утром щёчки щиплет холод,
всё вокруг белым-бело…
Обивает с колоколен
снег трезвон колоколов.
Небо сине, сине, сине…
Крест над куполом горит.
С шубки стряхивая иней,
дочка двери отворит.
Жар свечей у аналоя —
разбегаются глаза,
запах веточек еловых,
окруживших образа…
Ты распахнута душою,
для тебя весь мир таков,
ну а мне-то, оглашенной,
отчего же так легко.
Не найду верней ответа:
Видно, детский путь храня,
это Ангел твой пресветлый
помолился за меня!

* * *

Светит солнышко отважно.
Я плыву — вокруг весна —
на кораблике бумажном
мимо твоего окна.
Проплываю, проплываю,
разбиваю тонкий лёд…
Я тебя не забываю,
но меня ручей несёт.
Смело он со мной играет,
легкомыслья не тая,
то закружит, то бросает
в чужедальние края.
Рада ль я ему — неважно.
Оттого-то я, любя,
на кораблике бумажном
уплываю от тебя.

Вышивка

Надёжно и неторопливо
к напёрстку пальцы приучу:
на ткани с кремовым отливом
всё вышью так, как захочу.
Не разрешу друзьям сбежаться,
пусть только пяльцы и канва.
Стежки ложатся и ложатся,
как утешения слова…
Камин и кошка у камина.
И золотой закатный свет.
Плед брошенный. Горшок
с жасмином. И о тебе помину нет.

Письмо

Жаль, что вы не получили
это длинное письмо,
в старомодном строгом стиле,
лист с узорчатой каймой!
В нём изложены горенье
и кипение крови,
и волненье, и сомненье,
и признание в любви.
В нём сравнения на диво,
в нём метафор пышный строй,
и надписано красиво,
и надушено амброй.
Как же так? Презрев каноны
рукомесла своего,
неужели почтальоны
не отправили его?
…Нет, мой друг. Хоть я страдала,
но, сославшись на дела,
я письма не написала
и на почту не снесла.
И припомнив выраженья,
не отосланные Вам,
плачу в горьких сожаленьях
по несказанным словам!

* * *

«…увидеть смеющееся лицо счастья…»
А. Грин

Для глубоких ран одно леченье,
никогда другого не найти —
только бесконечное терпенье
в долгом, изнурительном пути.
Старое, надёжное леченье —
не искать спасения ни в ком,
фонарей ночных встречать
свеченье
и гулять до умопомраченья
под беспечно пляшущим снежком.
Перебрать незначащие фразы
и шагать, шагать по стылой грязи,
нянча в сердце острую иглу…
…А потом опомниться отчасти
и своё смеющееся счастье
повстречать случайно. На углу.

Весна

Свободный день без всяких предпосылок,
И вряд ли позвонит забывший друг,
и в почте ничего, кроме рассылок.
А за окном летит капелей стук.
Ложится солнце пятнами косыми…
И всё сегодня валится из рук.
И в тишину, застывшую вокруг,
как камешек, твоё скатилось имя…
Но даже имя горестно любя,
я всё же окликаю не тебя,
нет, не тебя — далёкого, чужого…
Я окликаю милый образ твой,
запавший в душу раннею весной,
той, где ещё не сказано ни слова.

* * *

Навек расставаться негоже.
Чтоб горечь в душе не носить,
давай-ка увидимся позже,
успев поостыть и простить!
Ты мельком кивнёшь, узнавая.
И спутнице юной, дразня,
шепнёшь: «Знаешь, эта смешная
когда-то любила меня»…

* * *

Навести меня нечаянно
и скажи десяток слов —
буду вновь впадать в отчаянье
от малейших пустяков,
и опять ходить тропинками,
что касаются небес,
и под первыми снежинками
ждать несбывшихся чудес.