Лев Гольдин очень молод
в меня заходит утро не спеша.
Не слушал я, как ветер в трубах воет,
и в руки я не брал карандаша.
Пластом лежал опавших бурых листьев
дождем еще не вымоченный слой,
всю память нашу, многолетний высев,
всю толщу ощущая под собой».
Лёва родился в апреле, приехал к нам из Павлодара (Северный Казахстан) — родины замечательного русского художника слова Павла Васильева. Убежден: время и место рождения поэтов не случайны. По неведомым законам ткутся их судьбы,
Евгений Мартышев,
руководитель литературного объединения «Молодость»
перелила за край небосвода.
Каждым взмахом твердила: отчаль
за края того страшного года,
за округу размокших полей —
хоть тяжелыми крыльями машешь —
перелей же печаль, перелей
за края переполненной чаши!
***
Во дворики, где тишина стреножена
веревками с развешенным бельем,
где пирамидой бревна были сложены,
где наших встреч печальный окоем,
я приходил дорогою окольною,
на бревнах сидя, говорил о ней,
и словно птицы, звоны колокольные
протяжно пели в кронах тополей.
Мой голос слышен утром отуманенным
в поленнице — все кажется, что он,
как в пирамиде голос египтянина,
как в раковине — моря душный сон.
Заросший двор хозяина горбатого,
и согнутые ветви тех рябин…
Когда он бревна ломиком раскатывал,
услышал голос этот я один.
Осенний лес
И леса нет — одни деревья…
(Давид Самойлов)
парила, и в тумане розовом
Плыла осенняя ладья
Под желтым парусом березовым.
Стекали тропки в темноту,
А мысли — все такие летние,
Что остаемся на борту,
Как пассажиры безбилетные.
Своя, особенная боль
В минуте каждой. Ветви сонные,
Стволы берез качались вдоль
Дороги, словно погруженные
В себя, забытые в ночи
Врачами, Богом и любимыми
Больные… Темнота кричит
Беззвучно, согнутыми спинами.
***
Казалось, подведен итог
Всему, и ниткою серебряной
Вплетался в лиственный уток
Дымок костра в тиши безветренной.
Как будто были сочтены
Все дни, и камни были собраны.
И лишь тепло твоей спины,
И лес — во все четыре стороны.
Как будто сказано до нас
Все, что могло быть прежде сказано.
Как будто жизнь без прикрас,
Стихами не была оправдана.
…Ты думал, пишешь, и тобой
Огромный мир живет осмысленно?
…Смывает лиственный прибой
твои слова печалью лиственной…
***
…Не лес, а хлещет мгла небес
в лицо — березовыми струями.
Тоской земною вырос лес
И осыпает поцелуями
Листвы — лицо твое. Смотри,
Нет больше леса — лишь кружение
Стволов, и странное внутри
Тебя дробится отражение.
Разрозненностью бытия
Все дышит, и в тумане розовом
Плывет осенняя ладья
Под желтым парусом березовым.
В лесу — молиться и молчать,
Не нужно голоса счастливого,
Я — только мыслящая часть
Его, доселе молчаливого.
***
Когда по пляжу хлещет ливень,
холодный августовский ливень,
купальщики заходят в воду,
пережидая непогоду.
И им окутывает плечи волна,
спокойствие которой
есть лучшее из доказательств
Бессилья падающих капель.
И только собственная тяжесть
ее неудержимо движет,
ее уносит мимо пляжа,
подобья лунного пейзажа.
И всё, утратившее твердость,
она покорно принимает,
а не утратившие твердость
скользят ногами по камням.
И то, что прежде было ливнем,
спокойно движется навстречу
тебе, стоящему по плечи
в реке, подобной нашей жизни.
Когда мне говорят: исчезни,
исчезни, ты не нужен больше,
слова, что капли дождевые
меня уже не достигают.
И только станет полноводней
волна, что подступает к горлу.
В больнице
И леса нет — одни деревья…И песен нет — одни слова…
Как будто в странное кочевье
моя пустилась голова,
и к ней навстречу, меж кроватей,
пустой покинув небосвод,
луна, как медсестра в халате,
такая белая, плывет…
***
Однажды мы проснемся вдалеке
От шума городского,
И пустимся в дорогу налегке…
Наверное, другого
Нам больше не останется. Идти
К последнему привалу…
А где же тело? — спросишь. — Не найти,
И тело миновало.
Шествие
В этом доме уже прошлоЖили люди, которых было кому оплакивать.
Они оставляли этот дом в наследство
Друг другу и заканчивали жизнь одинаково.
Жили бедно, но запасливо, долго или не очень,
И баяны ревели — впрок, до рабочей смены,
И тогда пространство между обочин
Ненадолго становилось их Ойкуменой.
Как больные рыбы не могут уйти под воду,
По утрам их мысли знали только поверхность,
И они, открывая ворота завода,
Проверяли на ощупь их достоверность.
Лишь похмельем болеть, стать подлещиком ночи
Над волнами бурьяна утром плывут их спины
Далеко до ларька и нельзя в облака, но, впрочем,
Им неизвестна грусть без причины.
Принимала шаги земля, где уже полно их
И в ветвях шумело, что еще оставалось.
Равномерно, как рисунок на кухонных обоях,
Плыл в глазах снегопад — долгий, как их усталость.
Утром черти выронили зеркало прямо во двор нам.
Под ногами хрустели его осколки.
Новый Кай, подбирая льдинку, бежит проворно
До конечной маршрута номер не помню сколько.
Как приятно закончить — листва шумела, листва шумела,
Под ногами ли, выше ли —
Быть листве той лишним, быть бесконечным третьим.
Все прошли, и нечего вслед глядеть им.
***
Сколько темных птичьих полей
Растревожу своей ходьбой?
Над дорогой воздушный змей
Поднимается голубой.
Не хочу никому мешать.
Наступать на чужую тень.
Огородная снится рать
И осенний пасмурный день.
Сколько пугалу износить
Снеговых своих эполет?
Доверяю ему сторожить
Восемнадцать прошедших лет.
***
Невысок я, и голос негромок,
И живу я одним обманом.
Я дарю тебе мрамор поземок:
Все шоссе — что форум Романум.
Словно раковина — о, море,
Шум в ушах — о тебе, красавица.
Подарю тебе свое горе,
Если это тебе понравится.
***
Посвящается моей прабабушке
Миропии Киприановне Таничевой.
В улыбке было столько доброты…
А мне ее глаза напоминали
Последние осенние цветы…
В них столько было ужаса немого.
Что я увидел, словно наяву,
И листья, что землею стать готовы,
И снегопада ждущую траву,
И все, что вместе с летом уходило,
Ушло уже, казалось, навсегда.
Одна улыбка в сумерках светилась,
Как бесконечно дальняя звезда.
Мы слушали обрывки разговора,
Что нам холодный ветер приносил.
И маленькие клумбы у забора
Он снежною крупою заносил,
Застывший лепестками вопль: Мне бы
Еще мгновение, еще глоток…
Ее глаза глядели прямо в небо
Сквозь белый, в паутине, потолок.
