Валерий Егудин: О времени, о себе от 27.06.2006

Валерий Егудин — народный артист СССР, оперный певец (тенор), профессор, председатель правления Новосибирского отделения Союза театральных деятелей России, член правления СТД РФ.

Вся творческая деятельность Валерия Григорьевича связана с Новосибирским театром оперы и балета. В 1961 году, будучи еще студентом Новосибирской консерватории, Егудин дебютировал на сцене НГАТОиБ в опере «Тропою грома». Блестящее исполнение партии Германа в «Пиковой даме» Чайковского принесло молодому артисту заслуженный успех. В этой партии он выходил на сцену театра более тридцати лет. В «творческом портфеле» певца — все «жемчужины» оперной классики: Отелло «Отелло», Радамес «Аида», Каварадосси «Тоска», Хозе «Кармен», Пьер Безухов «Война и мир». Всего на новосибирской сцене народный артист СССР Валерий Егудин исполнил около шестидесяти ведущих партий.

С 1976 по 1992 годы Егудин заведовал кафедрой сольного пения НГК. Сейчас выпускники его класса успешно работают в оперных театрах страны и за рубежом. С 1992 по 2001 годы Валерий Григорьевич возглавлял Новосибирский театр оперы и балета. Под его руководством НГАТОиБ получил категорию «Ведущий театр России» и был удостоен престижных премий и наград.

Сегодня «Вечерний Новосибирск» начинает печатать воспоминания Валерия Егудина, которые он озаглавил просто, без затей — «О времени, о себе».

***

Оказывается, на бумаге воспоминания совсем не такие, как в голове.

Почему-то всплывает в памяти пыльная дорога, кювет и я, сидящий на краю кювета и смотрящий на бесконечный поток идущих людей, машин, едущих куда-то… Тогда я думал, что на базар: другой ассоциации не возникало у меня при виде такого множества народа.

Ещё всплывает в памяти крик матери: «Война». Она роняет из рук тряпку и бежит в сад сообщить родственникам страшную весть, только что услышанную по радио.

Я вспоминаю большой таз с черносливом и вкусно пахнущее варенье, большую каменную сову с лампочкой внутри, себя, перебегающим утром досыпать в кровать к тётке. Помню испуганное лицо матери, вбежавшей в комнату, и я на её руках в толпе народа, и все куда-то спешили, бежали, а затем стояли и смотрели в небо, что-то обсуждали, а небо красиво светилось белыми полосками света.

Помню вагоны, много вагонов. Мне нравилось ехать, спать всем вместе…

Помню мать, разбивающую кружкой лёд в ведре воды в комнате, где мы жили во время эвакуации.

Свой первый детский сад и свою первую любовь. Мы сидели в песочнице и касались друг друга руками. Я не могу вспомнить, когда я запел в первый раз, но помню, что пел я часто, настолько часто, насколько меня просили взрослые. Я пел, стоя на стуле или табурете, о ночи, которая легла между нами, о руке на погоне, о синем платочке. Взрослые плакали, а мне нравился процесс. В детском садике я участвовал во всех праздниках и пел про трёх танкистов, про вернувшегося с фронта солдата, про всяких мишек и зайчиков.

В школу я пошёл в восемь лет. Мать воспитывала меня одна, и ей, наверно, было проще, когда я в садике. Об отце она не вспоминала, а у меня такой потребности не возникало, мне с ней было хорошо, я не пропускал ни одной гулянки, а во время годового отчёта спал в бухгалтерии, мать работала бухгалтером в «тех. участке». Как-то утром, открыв ставни в комнате, где мы жили, мама вбежала в комнату, схватила меня в охапку, стала целовать, приговаривая: «Всё! Конец! Войне конец!». Так я понял, что где-то кончилась война. На улицах все друг друга целовали, обнимали, нам тоже было весело.

«Технический участок» — это предприятие по обслуживанию судоходства на реке. Поскольку мать была линейным бухгалтером, то ей приходилось часто плавать и выдавать бакенщикам продукты. О, это была лучшая пора в моей детской жизни! Мы жили на барже, которая называлась «плавлавкой». У нас была на ней каюта. Баржу тащил газоход, который назывался «Джой», название притока Енисея, топливом для его машины служил газ, добываемый путём сжигания дров в бункере, отсюда и название теплохода — «газоход».

На этом топливе бегали по дорогам машины, возя у кабины бункер или два, в которых горели дрова.

На газоходе постоянно работала пила, готовя дрова определённой длины, их называли чурочками, поэтому наше путешествие по реке сопровождали звуки циркулярной пилы.

Колёса «Джоя» лупили по воде, и наш караван, двигаясь по реке, давал бакенщикам еду и свет. Вой сирены извещал о нашем движении, и с берега, дружно налегая на вёсла, к нам приближалась лодка с одним или двумя гребцами и старшим, сидевшим за рулевым веслом. Капитан «остоповывал» машину, лодка чалилась к барже, и мать, главный человек на барже, записывала в толстую книгу, сколько чего получали люди. Это были мука, соль, сахар, керосин… Я крутился рядом, меня угощали рыбой, ягодой, грибами, копчёным мясом. Иногда собиралось несколько лодок, и взрослые разговоры были для меня мощным источником информации о войне, о любви, о жизни. Когда взрослые решали, что тот или иной разговор или анекдот не для моих ушей, меня отправляли погулять. Я шёл на нос и, глядя в воду, кидал камни, заранее припасённые мной именно для этой цели. Однажды, чтобы быть поближе к воде, я залез в одну из лодок. Наклонившись через борт лодки, подставляя руки под струи воды, я не заметил, как соседняя лодка, сблизившись с моей, зажала мою голову между бортами. Струи брызг мешали дышать, кричать я не мог. Упираясь руками в борт, я что есть мочи пытался оттолкнуть лодку и освободить голову. Сил моих не хватало, я извивался, как червяк на крючке, мне казалось, что вот-вот голова лопнет. Не знаю, сколько времени прошло, но для меня это была вечность. По-видимому, караван стал поворачивать, и лодки разошлись, освободив мою помятую голову. Убедившись, что никто из взрослых не видел моего позора, я самостоятельно залечивал ссадины, никому не смея сказать о произошедшем.

Бывало, оставив баржу у какой-нибудь деревни, «Джой» уходил на несколько дней в «разведку». Это были реки, на которых не было судоходства, и мы были первыми. Целые деревни выходили на берег полюбоваться на «чудо». Я себя чувствовал героем и, на зависть деревенским пацанам, ходил по трапу туда-сюда, демонстрируя свою близость к «чуду». А «чудо», шоркая днищем по гальке, ломая свои деревянные вёсла-плицы, демонстрировало технические достижения глубинке Советского Союза. Мы забирались в такие места, красота которых, казалось, никого не могла оставить равнодушным. Громадные поля белых лилий, утки разных мастей, степенно расплывающиеся от нас, забитые рыбой сети. А главное, люди, которые толпами приходили к нам, интересовались техникой. Многие видели такое огромное судно впервые, спрашивали, как оно устроено, как там на войне. Наш капитан и команда (я вспомнил фамилию капитана — Бацура) становились пропагандистами, и я очень гордился своей причастностью к таким умным людям.

Несмотря на то, что мы жили вдвоём с матерью, я не ощущал тягот войны. Каждый день я получал пол-литра молока, в доме всегда был хлеб. За печкой стоял мешок с мукой, я пил рыбий жир, макал в него хлеб, и было вкусно. На этом жиру готовились драники, пирожки, правда, при этом запах оставлял желать лучшего.

Вспоминаю свою мать как активного человека. Она участвовала в разных комиссиях по организации праздников, встреч и т. п. На больших крытых санях мы ездили на хлебозавод и получали хлеб для коллектива. Лошадей не было, в сани впрягались люди, я тоже помогал, а иногда катался на них. Я помню этот горячий, чёрный, вкусно пахнувший хлеб, с легко отделявшейся коркой, раздачу которого доверяли не каждому. Мать его делила, я ею гордился и понимал, что она уважаемый человек. Мне иногда доставались корки, которые некуда было пристроить.

Помню обиду на учительницу, которая в диктанте неправильно произносила слова. Сейчас я понимаю, что она хотела проверить наши знания, но тогда… я не мог поверить, что так неправильно можно говорить, и специально писал, как она говорила, надеясь оказаться самым умным в классе. В результате получил первую двойку. До этого я был отличником.

Чтобы не отличаться от своих товарищей по школе, выходя из дома, я снимал калоши, подвязывал припрятанные деревянные колодки — в них мы ходили по лужам и грязи, а ноги при этом оставались сухими. Друзья мои жили бедно, просто недоедали, они помогали мне съедать мой обед дома. Мать никогда меня за это не наказывала. Она, правда, не знала, что я помогал моим друзьям добывать пшеницу, воруя её на зерноскладах. Занятие это было опасным. Амбары с зерном стояли на сваях, между полом амбара и землёй был зазор, сквозь щели в полу зерно просыпалось на землю, тут-то мы его и собирали. Правда, перед этим необходимо было проникнуть через забор, вернее, под забор, преодолеть полосу препятствий, охраняемую вооружённой охраной и собаками, которые бегали по проволоке, ну а дальше дело простое. Залезая под амбар, мы на животе проползали огромные расстояния. От одного до другого склада перебегали и опять ныряли под пол. Здесь важно было не быть замеченным охраной во время перебежки. Собаки охраняли наружный периметр, на территории их не было. Набрав зерно в небольшие мешки, мы возвращались — опять через полосу препятствий. За всё время такой работы в нашей компании потерь не было, но мы знали, что бывали пострадавшие. Иногда мы слышали выстрелы… Дома зерно мололи на ручных жерновах, а мы готовились к следующей вылазке.

Где-то далеко шла война, репродукторы на улице громко сообщали о событиях на фронте, в городе было много военных, раненых, искалеченных. Нас, пацанов, тянуло к ним, интересно было услышать: «как там наши». Иногда перепадало прокатиться на машине, подержать винтовку или даже пистолет. Осенью на военных машинах «Тех. участок» выезжал на уборку зерна. Ездили и мы с мамой. Мы вязали снопы, вывозили их на ток. Пока взрослые работали, я, как всегда, общался с шофёрами, я уже знал у кого что барахлит в машине, сколько бензина в баке, а когда подошла пора ехать домой, залез в машину, где было больше бензина. Мать залезла в другую. Я устроил скандал, ревел, брыкался, сам себя не узнавая, я не сдавался, не хотел менять машину, хотя шофёр другой машины мне понравился больше. Причина была проста: эта машина должна была заехать в районное село, отметить документы, а другая ехала напрямую, через гору, я просто хотел подольше побыть в машине, прокатиться. Мать, глядя на мою истерику, махнула рукой, дескать, оставайся там, и перелезла в мою машину. Было уже темно, когда мы подъехали к месту, где должна была вторая машина выехать на основную магистраль. Шофёр осветил фарами траву, ища следы второй машины, но, по-видимому, их не нашёл, ему не дали искать дольше, все торопились домой, и мы поехали в город. Утром нас с мамой разбудил стук в ставни и крик: «Ольга, вставай! Наши разбились!» У машины, спускавшейся с горы, отказали тормоза. Кто был моложе, выпрыгнули из набиравшей скорость машины. Они-то и сообщили об аварии. Несколько человек погибли, погиб и шофёр. Мы с мамой ходили в больницу, навещая переломанных, искалеченных людей. Все они были мне знакомы. Я помню красивого, весёлого человека по фамилии Матвеев, мы с ним были друзьями. Он несколько дней был жив, его смерть меня потрясла.

С любовью в школе мне не везло. Где-то в классе третьем мы ходили в дом пионеров на спектакль глухонемых детей. Сюжет пьесы — что-то близкое к «Щелкунчику». Девочка засыпает, а куклы оживают. Я, конечно, влюбился в героиню, это было что-то необыкновенное. Она так красиво двигалась по сцене, её пластика была совершенной, я не мог оторвать от неё глаз. Её улыбка заставляла трепетать моё сердце, её руки, говорящие с залом и с куклами, говорили со мной, у меня кружилась голова, а по телу прокатывались волны восторга и обожания. Закончился спектакль, я с трудом выходил из своего состояния, ждал у выхода своё «обожание». Сколько прошло времени, я не знаю, но из здания уже никто не выходил. Возможно, я не узнал её в бытовой одежде, возможно, они вышли из другого подъезда и были давно в своём «детдоме», а я стоял и придумывал причину или повод, как с ней заговорить. Потом я часто ходил вокруг дома пионеров, надеясь случайно её увидеть, встреча так и не состоялась. Но чувство, испытанное мной на спектакле, осталось во мне на всю жизнь. Что-то подобное мне пришлось испытать ещё раз, но это было гораздо позже, и я уже знал, что это такое.

Жизнь моя не отличалась ничем от жизни сотен ребятишек небольшого сибирского городка, каким был Минусинск в годы войны. Летом мы гоняли мяч, набитый тряпками, купались в протоке, ловили рыбу. Зимой гоняли на коньках, на самокатах по перволёдью, самокаты мастерили сами. Это простое сооружение из трёх коньков, доски и двух палок с гвоздями, чтобы толкаться. Это сооружение позволяло нам проявить фантазию конструктора. Пожалуй, самым мужским занятием была езда за машинами. Это было не совсем безопасно. Необходимо было зацепиться крючком за машину, а дальше получай удовольствие от скорости. В изготовлении крючков необходимы были «глубокие» знания сопромата и кузнечного ремесла. Очень удивлена была мамина подруга, когда я появился у неё в городе Абакане, что находится в 25 километрах. Обратно она меня отправила на автобусе, предварительно вернув к жизни мои щёки и нос.

Однажды на приличной скорости мои ноги влетели в золу, рассыпанную на дороге… Лицо вскоре восстановилось без особых материальных затрат, а вот одежда потребовала капитального ремонта. Коньки были надолго спрятаны.

Я побаивался мать, и не потому, что боялся её побоев. Не скажу, что мне это нравилось, но я начинал расстраиваться, если она плакала, а причиной слёз был я. В основном мы жили с мамой дружно, и когда в нашей квартире стал появляться высокий симпатичный мужчина, главный инженер «Тех. участка», я принял его как должное. Мне казалось, что он меня почти не замечает, и был доволен, что мне не мешают жить, а скорее наоборот….Вскоре у меня появился брат Юрий.

Мысль о поездке к тётке на Украину засела во мне давно. Возможно, она родилась после прочитанных книг или разговоров с друзьями, возможно, после увиденного в кино поезда, но я начал серьёзно готовиться, собирая деньги. Я закончил пятый класс, у меня набралась сумма, по моим расчётам, достаточная для такого путешествия. Сказав, что я поехал к другу на несколько дней в деревню на покос, я отправился на Украину.

Мне повезло — в вагоне ехали солдаты, и я без приключений добрался до Москвы. Купив билет до Котовска, почти весь день провёл в метро, ел мороженое и был на верху блаженства. Вечером мне стало плохо. Меня тошнило, казалось, что я теряю сознание. Посадку на поезд я помню с трудом. Кто-то вёл меня, я не мог нести свой багаж, его несли сердобольные женщины, мои попутчицы. Хорошо, что я завязал с ними контакты до поедания мороженого. Тётка меня ждала, ей сообщила мама, узнав о моих намерениях от друзей.

Мой переезд к тётке в Котовск научил меня быть взрослым. Мне было 13 лет. Жили они трудно, её муж работал шофёром. Тётка приторговывала на базаре, скоро я без смущения предлагал на рынке лучшие яблоки, виноград. Ходил на железнодорожную станцию собирать уголь, рассыпанный из вагонов при разгрузке или оставшийся не сгоревшим после чистки топки паровоза, мне это даже понравилось. Таких, как я, было много. Я продолжал учиться в школе в 5-м классе, но алгебра, геометрия оказались для меня за семью печатями.

Тётка продаёт дом и переезжает в Днепропетровск к ещё одной тётке, я и не знал, что их у меня так много. Переезд покончил с моим обучением. Тётка и дядя Лёша, её муж, занялись строительством дома, жили во времянке. Понятно, что места мало. У них были две дочери, я третий. Я пошёл искать работу. Это оказалось не так просто. Мои аргументы, что у меня нет никого, пойду воровать, убедили чиновника, и вскоре я работал в тресте «Горкоммунжилстрой» учеником столяра. Учёба мне понравилась. Я работал на станках, старался, и вскоре мне стали доверять простую разметку, сборку. Делали мы окна, двери и т. д. Я получал 180 рублей в месяц, они имели свойство быстро кончаться. Иногда меня подкармливал комендант общежития (забыл сказать, что жил я в общежитии). Соловей — такая была фамилия у славной семьи коменданта. Особенно они спасали меня, кода я лежал с порванным мениском. Убегая от контролёра, я спрыгнул неудачно с трамвая. Эта травма меня достаёт всю жизнь.

В столярке меня стали мучить головные боли, мне было трудно нагибаться, и я пошёл к врачу за таблетками. Оказалось, что болезнь называется дистрофией, необходимо было просто лучше питаться. Профсоюз выделил 50 рублей, понятно, что надолго мне их не хватило. Меня надоумили перейти работать в бригаду плотников. Вскоре я работал в бригаде Шумакова Ивана Ивановича. Это был мужчина под два метра ростом, с длинными, как у обезьяны, руками, матерщинник и удивительный рассказчик. Он никогда не был пьяным, хотя от него почти всегда попахивало спиртным. О его похождениях ходили легенды. Во всех домах, где работала наша бригада, у него были женщины. По-видимому, он всё умел делать хорошо, его авторитет в бригаде был беспрекословным, я его обожал.

Я зажил богаче. Мы ремонтировали жильё. Старый лес вязали в охапки (это называлось «шабашкой») и продавали в соседние дворы. Дрова нужны были почти всем, и наш бизнес процветал. После удачно проведённых торгов бригада ходила в ресторан. Мне — мороженое, конфеты, а вот алкогольных напитков мне не давали, да я их и не хотел.

Я купил выходной гардероб. Голова перестала болеть. В общем, жизнь наладилась. В шестнадцать лет я получил паспорт и стал собирать деньги на обратную дорогу. Здесь, в Днепропетровске, меня застало известие о смерти Сталина. Я страдал со всем народом, ожидая нападения врагов на Советский Союз.

Фотографии из семейного архива Валерия ЕГУДИНА

Продолжение в завтрашнем номере