Забыть не в силах ничего

«Ветеран» — страница для старшего поколения

Когда то проезжая часть Красного проспекта была вымощена булыжником, от железной дороги в сторону Заельцовского района так и осталась широкая канава. После хороших дождей она прилично наливалась водой. Мальчишки сколачивали небольшие плоты и, пока вода не сойдет, плавали на них. За неделю перед войной прошел ливень с грозой и градом, который был с куриное яйцо. Ребята на тележке привезли лодку (у одного отец на рыбалку ездил) и весь вечер плавали по этой канаве. Представьте себе: остановка «Кропоткина» — здесь и плавали на лодке.

В воскресенье, 22 июня, объявили войну. Все лето надеялись, что она быстро закончится. А в декабре 41-го отца увезли на фронт. В феврале 42-го пришла повестка, что он пропал без вести. Вот мы остались с бабушкой хозяйничать. Мне семь лет, бабушке — 80, сестра с братом и мама — на заводе, тем и жили, маму только на ночь и в выходные выпускали домой. Зима, морозы 35–40 градусов. Водокачки перемерзли, за водой ходили под горку в Ельцовку, там был колодец, часами стояли в очереди. За хлебом тоже очереди. Школы заняли под госпитали, институты — под заводы. Утром, как только откроешь ставни (окна выходили на Красный проспект), люди шли на работу, как на демонстрацию, потому что много заводов эвакуировалось.

Жить стало тяжелее для нашей семьи: кончились дрова, печь топили раз в день. В выходные дни с мамой брали санки — и на Заельцовское кладбище за дровами. Мама веревку набрасывала на сук, так и обламывали сучья, складывали на сани и везли. Бабушка все ждала своего сына с фронта, а я — отца. Так и не дождались. По утрам мимо наших окон по мостовой зимой и летом проезжали конные фургоны. Бабушка спрашивала: «Фургон из фанеры едет?» Она уже плохо видела, встанет у окна, шепчет молитву и крестится за упокой души: это наших солдат, которые умирали от ран в госпиталях, везли на Заельцовское кладбище. Когда фургон из брезента — молча отходила от окна: везли пленных немцев — тоже на кладбище.

В семье уже не хватало еды, а есть хотелось. Бабушка выпросит у соседа жмых и мне дает вместо конфетки. А еще варила серку-жвачку. Куда там фабричная заграничная! Жевали, есть не хотелось дольше. Перед сном еще бы поела, но бабушка говорила: «Сейчас молитву пропоем три раза, я тебе еще поесть дам». Вот и поем с ней — раз пропоем, второй до половины, и я засну. Что обещала, то уже утром давала. Носила «стеганки» на деревянной подошве. Ноги, конечно, мерзли, но зато как на коньках до школы летишь.

Новое в нашей жизни появилось, когда летом к соседке привезли слепого парнишку. Он был взрослее нас с подружкой. Соседка просила присматривать за ним, чтобы с горки не упал. Паренек хорошо играл на гармошке, учил нас песни петь. Песни были жалобные — про то, как «Галю молодую за сосну привязали косами». Слушаем, поем — и вроде есть не так хочется.

Школу нашу заняли под госпиталь. Среди раненых был военный Вася девятнадцати лет, не было у него рук до локтей да у ног ступней, но он быстро передвигался на коленях. Вася приходил через дорогу к нам на скамейку. А гармонист Саша учил нас плясать трепака. Да только ноги у нас босые, а возле крыльца кирпичом вымощено было, ноги отбивали. Тогда сосед-инвалид из тонких дощечек сделал нам подобие босоножек на веревочках — пляска отменная была. Вася все рассказал в госпитале, и нас пригласили к раненым. Мы пели песни, частушки про Гитлера, а раненые нас печеньем угощали. Осенью соседка увезла Сашу-гармониста в школу слепых.

1944 год, зима. Пленные немцы насыпали землю под шпалы, прокладывали рельсы. Мороз трескучий, пленные были в шинелях, но работали и этим согревались. Бабушка посмотрит в окно и просит: «Сбегай со стороны горки и брось им сверточек небольшой, чтоб охрана не видела». Я потом спрашивала, что в свертке. Оказалось — три картошки и хлеба ломоть.

Вот и 1945 год. 9 мая объявили Победу, конец войне. Я уже училась в пятом классе, и нас отпустили домой. Мы из школы, как рой, выскочили и побежали на площадь. А на площади люди обнимались друг с другом, плакали — кто от горя, кто от радости, песни пели, как будто они друг друга давным-давно знали.

…Шли годы. После школы пошла на завод — надо было помогать семье. Прошло много лет, и как-то я попала на концерт в филармонию. Там играл на баяне слепой мужчина. Я вспомнила свое детство: ведь того мальчика тоже звали Сашей. После концерта попросила у администратора разрешения поговорить с баянистом. Когда я подошла к нему поближе, то узнала нашего Сашу. Стала рассказывать ему про наши детские концерты. Он взял меня за руку… У него не было слез — он просто рыдал и говорил: «Как я мечтал об этой встрече. Я знал, что мы встретимся!..» Только теперь я узнала его фамилию — Полудницын. Он работал в филармонии. Я всегда приходила на его концерты, и мы много и долго вспоминали наше военное детство.

Александру Александровичу Полудницыну, одному из старейших баянистов города, солисту филармонии, в 1976 году присвоили звание заслуженного артиста республики. Приятно сознавать, что «наш Саша» — дипломант и лауреат многих всесоюзных и всероссийских конкурсов.

Мы, дети войны, забыть не в силах ничего.

Раиса Васильевна ФЕДОРЕНКО

P.S. Недавно прочитала в энциклопедии «Новосибирск», что в 1967 году по заказу радиовещательной станции США был подготовлен концерт-очерк о творчестве А.А. Полудницына, прозвучавший на волнах семидесяти радиостанций США и Канады.