Ты виноват, потому что немец

Она родилась в 1928 году в селе Прайс Зельманского района Саратовской области. В 1937 году её отца забрали по линии НКВД, где он и сгинул без следа.
Из Поволжья в Сибирь
— Когда вышел указ, мне было около 13 лет. Из деревни немцы уезжали, бросив всё нажитое. Времени на сборы нам почти не дали. Похватали, кто что успел, уезжали в том, что было на себя надето. Отвезли нас на пристань, погрузили на пароход, он оказался очень перегруженным. Все плакали, обнимались, говорили: может быть, последний раз видимся. Тут кто-то пустил слух, что нас должны утопить в Волге... Всё же довезли нас до Энгельса, на станции погрузили в скотские вагоны. Было много детей, они плакали, просили пить. Везли нас целый месяц, о маршруте нам не сообщали. Наконец мы оказались в Сибири. Уже было холодно, лили дожди.

Привезли нас в Каргат, туда подходили подводы и депортированных развозили по деревням. Мы попали в Доволенский район, в село Комендантка. В школу было ходить далеко – 18 километров. И это в лютый мороз, когда нет тёплой одежды и обуви. Всё, что из вещей было, обменяли на продукты. Сначала определили на постой к одной хозяйке. Потом выделили дом, где поселились четыре семьи. Сами сделали из подручных материалов двери и окошечки. Собрали щепки, делали кизяк, чтобы было чем топить печку.

Вскоре начали мобилизовывать в трудармию мужчин, потом и до женщин дошла очередь. В декабре 1942-го всех женщин собрали, отвезли в Каргат, а оттуда в трудармию в Новосибирск. Мы с братом остались одни. Днём ходили побираться, а вечером, поскольку в доме было холодно, уходили ночевать в пригон на ферму, в стойлах устраивались между коров, укрывались сеном. Утром надаивали в кружку молока, пили — и снова еду хоть какую-то добывать.

Брат пристроился конюхом. А меня один мужчина за еду и ночлег взял за его детьми присматривать. На ферме подрабатывала, доила по 13 коров два раза в день. Пальцы не сгибались, ложку не могла держать. Зиму кое-как пережили. Мама сбежала к нам летом из трудармии – страшно смотреть: кожа да кости. Тут облава на дезертиров началась. Нашёлся добрый человек, дал 5 килограммов муки и 3 килограмма конины, посоветовал самой вернуться на завод. Мама вернулась на Западный, вышла на работу со своей сменой. Призналась, что уезжала навестить детей, которые голодают. Простили её.

Потом по совету старших мы решили ехать в Новосибирск к маме. Нашлись добрые люди, справили из шкуры телёнка обувку, набили соломой, обвязали тряпками, укутали в тулуп, дали хлеба и отвезли в Каргат. Здесь мужчина-инвалид, увещевая других, устроил нас в вагон. Даже мужчины, увидев нас, измотанных, голодных, утирали слёзы. Дали нам горячего чая, хлеба, сахара — это был праздник.
Очутились в Новосибирске, никто из встречных не смог сказать, где Западный и трудармия. Наконец встретили девушку-переселенку из Ленинграда, и она сказала, что знает, где работает много немцев. Так мы оказались в бараке, по 70 коек с каждой стороны, посредине проход, по сторонам две буржуйки. Когда разыскали маму и сообщили ей, что дети приехали, она упала в обморок. А что дальше делать – без пайка, без работы? Стали просить за нас. И нас там оставили. Брату нашли работу, меня взяли в ЖКО завода № 556 (ныне Сибтекстильмаш) без оформления. Так началась моя трудармия. Потом стали водить трудармеек под стражей и с собаками. Меня по причине малолетства через вахту пропускали. По просьбе женщин я ходила на базар за продуктами, по три километра два раза в день. Потом в магазин устроилась уборщицей, а поздно вечером ходила в столовую картошку чистить, котлы мыть. Перед этим, если там оставалась каша, аккуратно её в котелок выгребала…

В декабре 1944 года, когда мне 16 лет было, стала работать в цехе на 8-часовой смене по списку № 1 (вредное производство), а с 1945 года уже перешла на 12-часовой рабочий день. Изготавливала для снарядов гильзы разного калибра, чтобы приблизить долгожданный День Победы. И он настал, правда, не принёс нам ожидаемых перемен. Как и прежде, российские немцы ходили отмечаться в комендатуру.

Выработав «вредный» стаж, я осталась на заводе, он стал для меня родным. Здесь муж работал, сюда дети пришли. Много профессий здесь освоила. Хоть топор мне дай, хоть пилу, хоть мастерок – ничего из рук не вывалится. На заводе мне сначала 2-комнатную, а потом и хорошую
3-комнатную квартиру дали…
Образ врага
51 год и 3 месяца отдала Генафефа Александровна любимому заводу. И в Великой Победе есть частичка и её труда. Она отмечена медалями и другими наградами, как и многие трудармейцы. Хотя их и отождествляли с «образом врага».

— Слышала и я в свой адрес оскорбительное — «фашистка». Как-то сделала одной работнице замечание за нарушение технологии, а она мне: «Ещё ты, фашистка, будешь мне указывать!» Ну, окатила я её. Начальник цеха Алексей Андреевич Шанурин (душевный и справедливый был человек) стал выяснять, что случилось? Я всё рассказала. Пригласили работницу. Она, стиснув зубы, призналась. Потом начальник цеха во всех сменах провёл собрания, с тех пор оскорбления в наш адрес прекратились.

Долгие годы проблема и сама тема российских немцев сначала в СССР, а затем и в России, замалчивались. А когда табу было снято, развернулось и стало приобретать широкие масштабы общественное движение российских немцев. Одним из активных участников Новосибир-ской областной общественной организации немцев «Видергебурт» является Феня Александровна Думрауф. Она была руководителем организации, сейчас — бессменный член правления, благодаря ей в самые трудные годы организацию удалось сохранить.

Задача у «Видергебурт» – сохранить то, что осталось от российских немцев после репрессий советского периода, по крохам собрать и возродить немецкую культуру, язык, традиции, помочь ветеранам, прежде всего трудармейцам. Добиваться этого приходилось с большим трудом. Не было помещений, надёжных источников финансирования. На государство тоже рассчитывать не приходилось. Видя, что в стране никто не торопится выполнять решение российско-германской межправкомиссии по проблемам российских немцев о поэтапном восстановлении республики немцев Поволжья, что никаких перемен к лучшему не происходит, многие стали выезжать на постоянное место жительства в Германию.

— Сначала на собрания ходило немного народу, люди опасались. Но я знала многих немцев, рассказала им об организации, её задачах, привлекала к работе, наши ряды росли. А как-то меня вызывает парторг Хрустов. Зашла к нему, он говорит: «Мы столько лет агитировали тебя вступить в партию, ты отказываешься.

А вот создаётся какое-то немецкое общество, тебя там видели». Я ответила, что рада созданию общества, мы хотим отстаивать свои права, чтобы мы были равными с другими, чтобы нас не презирали, не унижали. На заводе нет немцев, которые бы состояли на учёте как прогульщики, пьяницы или дебоширы. Но вот среди руководящего состава — ни одного немца. Парторгу нечего было возразить. Заявила я тогда, что готова выступить перед коллективом завода и рассказать о немцах. Вскоре такое собрание состоялось, народу был полон зал…

Сейчас для общественного движения российских немцев нашей области не самые лучшие времена. Нет единства, мы отброшены далеко от целей и задач, работа ведётся не в том русле. И происходит всё по причине одного человека. Когда уезжал в Германию бывший директор Новосибирского областного российско-немецкого дома, мы сделали ставку на Иосифа Дуквена. Избрали его и председателем Новосибирской региональной национально-культурной автономии российских немцев. Но он не сплотил и не помог развитию общественного движения, а расколол его. В РНД, созданном на средства российских немцев, российским немцам не нашлось места. Могу сказать об этом открыто на каком угодно уровне…